Психоделический опыт или Хэллоуин в роддоме (Красный Хутор – обсервация)

Дата: 06.05.2015

Женщины не виноваты в общем-то,
как существа пассивно впитывающие,
их таковое возмутительное поведение
формирует нынешняя окружающая среда
А. Чернов

«Дело было вечером, делать было нечего»

За пять минут до отхода вод я сказала мужу:
— Может, давай песню запишем?
Вот такое желание вдруг возникло. Есть такая болгарская песня – «Даньова мама», в которой женщина просит сына не повторять партизанский путь отца, а заняться лучше делом – наплодить ей внуков. Каждый раз слёзы лью, как слушаю. Вот, думаю, отчего бы самой не спеть? Голос у меня хороший (а главное — громкий).

Мужу эта идея не понравилась, однако, чего не сделаешь ради беременной жены. Полез доставать микрофон. И тут из меня потекло что-то очень тёплое, прямо на диван. Я вскочила.
— Воды отходят!
— …Что же теперь делать?
…В роддоме соседка по палате рассказывала, что её муж, когда отходили воды, посоветовал ей полежать, «может быть всё пройдёт»…

Начались сборы в роддом. Вызванивание свекрови (чтобы посидела со старшим), вызывание такси для неё и скорой для нас, укладывание сына. Так прошло три часа. Схваток почти не было.

В роддоме меня посмотрели два раза. Больно – не договорной врач и не больно – договорной. Недоговорной обиделся на договорного — за какие такие грехи он должен его пациенток смотреть? Очень обиделся. Ну это не важно. На пропускном пункте пошутили:
— У нас сегодня что, баскетбольная команда рожает? (это по поводу моих 1.82)
— Куда её?
— В обсервацию.
Я удивилась. У нас было всё нормально с анализами, да и вообще хотелось в платную палату (там, где есть туалет). Но государственный роддом был переполнен. Всё, хоть об стенку расшибись, будешь лежать там, где место освободилось.

Мы оказались в родзале. В соседней палате рожала девочка, очень сильно кричала. Её тихо уговаривал муж и громко – врач: «Не ори!»
У меня шли какие-то невыразительные схватки, я была настоена рожать не больно и совсем не орать, ведь это же так неприлично!
Муж сел на табуретку и принялся считать интервалы между схватками. Я уселась на мяч. Глубокая ночь, хотелось спать. Пришёл врач, сказал – нужно ходить, всё время ходить. Делать нечего: встаю, хожу. Стимуляции совсем не хочется.

Интервалы между схватками сокращаются, начинается боль. Крепкая нормальная боль, которая радует: процесс пошёл. Пою. А что делать – ведь не допела же, воды помешали, а недопеть – это хуже чем недоспать.
— Вы что тут, мантры читаете? – сурово так спрашивает акушерка. Она заглядывает к нам изредка. Рядом в палате уже самый разгар родов, вот-вот пойдут потуги.
— Нет, это я так кричу. Мне так легче становится.
Я не вру. Так легче. И чем шире рот, тем меньше боли. Она как бы проваливается сквозь меня, открывая пути для ребёнка, как будто ей не за что уцепиться, если рот раскрыт. «О» или «у» — не помогают, даже делают хуже, помогает «а».

Пока всё относительно спокойно, муж ведёт «дневник родов». Записывает время, интервалы, что делает врач, как веду себя я. Когда усиливается боль, делает массаж поясницы, который очень-очень помогает, в отличие от первых родов. Мяч тоже очень хорошо снимает боль и расслабляет, вообще находится неожиданно много средств облегчить страдания, но в какой-то момент я перестаю ощущать время и начинаю сначала стонать, некоторое время ещё делая вид, что «это я так пою», а потом – по подсчётам мужа — где-то за 40-50 минут до потуг — так же неприлично орать, причём заткнуться нет никакой возможности, закрытый рот кажется смертью. Влад делает всё что может – держит, когда нужно повиснуть (на схватке ощущение, что отказывают ноги, прямо как бабушка рассказывала), трёт поясницу, внушает, что «всё идёт по плану» и вообще скоро всё закончится. Слышу его через раз. Между схватками проскальзывают мысли: а что было бы, если б его не было здесь со мной? Это кажется самым страшным наказанием. Я бы возненавидела мужчин, а может быть, и детей заодно, по крайней мере в эти моменты, когда боль больше меня, больше родзала и вообще больше всего, что у меня есть в жизни.

Роды, конечно, некрасивое, кровавое зрелище. Женщина терпит такое, что запросто может обкакаться, обрыгаться, в общем, как в младенчестве или в глубокой старости, или в тяжёлой болезни. Однако, я уверена, что близкий человек способен всё это выдержать без каких-либо «сексуальных травм». Семья только окрепнет, женской признательности не будет границ, если мужчина вместе с ней пройдёт всё до конца. Логическое продолжение того, как дети делаются – то, как дети рождаются. Закрывать на это глаза – недостойно мужчины, и недооценивать его силы не нужно, иначе уж без всякой иронии можно признать мужской пол – слабым полом.

Не обязательно присутствовать на потугах, перерезать пуповину, но быть с ней в самые тяжёлые минуты – в этом нет ничего противоестественного. Противоестественно -прятаться в кусты. Представьте, что вы (не дай Бог) испытываете сильную боль или страх, например, вы ранены и боитесь умереть. А жена ваша запирается от вас на кухне, чтобы не видеть крови и в лучшем случае – вызывает скорую… Муж, который прячется от вида родовых мук вызывает, скорее всего, такие же чувства. По крайней мере мои мама и бабушка рассказывали, что в общих родовых палатах, где им привелось рожать не единожды, почти все женщины проклинали своих мужей.

Есть исключения: например, такие сильные (или закомплексованные) мужчины, которые сами выгонят женщину, чтобы она не видела его мук (как Пушкин, например, не впускал Гончарову в комнату, где он умирал), есть и женщины, которые сами не хотят в силу каких-то своих убеждений выглядеть слабой и беспомощной в глазах мужчины. Но в большинстве случаев хочется поддержки, а если ещё будет настоящая помощь – тогда уж просто только порадоваться остаётся за такую пару.

Роды прошли без единого разрыва (спасибо акушерке), в последние моменты перед потугами я «цеплялась» глазами то за мужа, то за неё, слов почти не слышала, уже не орала, помню только, что боялась сойти с ума. От врача слышала в основном «не ори», но я очень благодарна ему за невмешательство в процесс, не-стимулирование без показаний. Комаровский пишет в своём популярном труде о здравом смысле, что за единомыслие нужно платить, (ну или за создавание видимости единомыслия) – так оно и есть. Когда я разговаривала с врачом, я спросила напрямую, можно ли будет родить самой, если ничего не будет угрожать жизни ребёнка. Получила ответ – да. Что и получилось (слава Богу!).

Ещё больше благодарна санитарке, которая убирала за мной (опускаю подробности) без единого комментария (в отличие от врача). Соседка моя по палате рассказывала, что от санитарки несло перегаром… ну, в общем-то, какая разница. Убирать можно и в слегка изменённом состоянии сознания, я бы так и делала, если бы была санитаркой в государственном роддоме, да ещё и в отделении обсервации – правда-правда.

Ну вот, чудо наше родилось. Муж перерезал пуповину (тяжело, говорит, режется, как резиновый шланг, «ножницы у них, что ли, тупые?»), а на рождении детского места его выгнали. Не знаю — почему, он бы спокойно всё это вынес, но помочь уже ничем не мог, а с детским местом были какие-то проблемы: за пуповину не тянули, но больно мяли живот, давили и давили, и конца этому мучению не было.

…Прошло около часа, может чуть больше. Пришла акушерка: «Вставай, бери свою постель и иди». Сказать, что я удивилась, услышав эту цитату из Евангелия – ничего не сказать. Однако же встала… и пошла, и понесла подушку… Дело в том, что после первых родов я сутки не могла ходить вообще. Но те роды были стимулированные, с эпизио и множеством разрывов. И привели меня в палату. Яркий электрический свет освещал двух мам на кроватях и их деток в кюветах, («в корытах», как называла их моя соседка по палате Марианна из села Счастливое). Душно, тяжело дышать. Градусов 30, если не больше. Медленные мухи уныло перелетали от одной кровати к другой. В углу – умывальник с протекающим краном и инструкцией – как правильно мыть руки – вместо зеркала. Возле двери – моя кровать, оранжевый резиновый матрац с глубокой вмятиной посередине. Оптимистичный, грязно-зелёный цвет стен немного портила отставшая краска. Пока устраивалась на кровати, слушала устную инструкцию, в какую мусорку что выбрасывать. Подавалась эта информация, как нечто ужасно важное… Провалилась.

Утром просыпаюсь от крика:
— Шо это??? Ща эта каша у тебя в кровати будет!
Это мне кашу-перловку из столовой принесли, поставили на тумбочку. Милосердие работницы столовой пропало втуне – во-первых после родов мне совсем не хочется есть, а во-вторых – такие дела. Открываю глаза – перед носом – каша, уже покрывшаяся лёгкой корочкой, тарелку держит волосатая рука… перевожу взгляд – а там – ужас! — такие свирепые глаза врача!… Пытаюсь прочитать бэйджик на его груди (мелькает мысль, что так нельзя обращаться с только что родившей женщиной) – читаю: «Кошмар Игорь Витальевич». Ну, думаю, бывают же фамилии! Приглядываюсь – нет, всё гораздо проще – Кошман, еврейская такая фамилия. Подумываю, не примкнуть ли к стройным рядам антисемитов… и так ли уж необоснованы все эти антисемитские бредни… Начинаю судорожно вспоминать прекрасных своих знакомых той же национальности, чтобы немедленно успокоится.
— А это шо? – это он перешёл к соседке Марианне, которая родила на час раньше меня. Пока она переходила из родзала, ляпнула на пол кровью.
— Щас я вам тут быстренько подорвусь, полы помою, — отозвалась моя замечательная, задорная соседка.
— Ты, блин, встала и пошла подмываться!
Ушёл.
— … Что это было?
— Обход.
— А-а.

Начали знакомиться. С кем мне по-настоящему повезло – так это с соседками по палате. Одна из них, Наташа, была после экстренного кесарева (ребёнок застрял в родовых путях, просто вовремя не заметили, что у девочки узкий таз), она перенесла и все родовые муки и послеоперационный ужас, почти всё время молчала или плакала, или ругалась матом на мужа по телефону. Она рожала без мужа и в ней сидела крепкая на него обида за то, что «он сделал с ней». Вторая – Марианна – просто золотце, лучик. Красивая, молодая, живая, нежная, стойкая. К ней приходили целые толпы под окна из её Счастливого села. Дочку она назвала Вероника. Марианна и Вероника. Так наивно, так трогательно – помните – «Вероника Кастро в роли Марианны»! Муж её приходил и плакал, обнимал их и говорил: «Как я вас люблю!» Я, как завороженная, смотрела весь этот сериал: подслушивала её телефонные разговоры (а как мне было этого избежать?), подсматривала свидания с мужем, впитывала её замечательную живую речь, удивлялась её знаниям в области жизни («а у нас там все на виду») – всё это сквозь кривое зеркало своих слёз – от страха за малышку, от унижения, от жалости к себе, от признательности мужу и родителям, что они со мной, что они не отвернулись, не закрыли глаза… На второй день, когда ребёнок мой всю ночь напролёт рыдал – даже охрип! – соседки мне слова кривого не сказали. А когда я, устав ходить с дитём по коридору, села на кровать и расплакалась уже от бессилия – они вместе со мной заревели.
Сочувствовали. Пришлось срочно брать себя в руки…

После первого «обхода» начался второй.
— Тааааак… Если я зайду через десять минут и будет такой же бардак, то я вообще не зайду.
Ну – это женщина, сразу понятно – и тембр голоса тут ни при чём, можно и не открывать глаза.
Зашла. Чёрная, усатая, как полководец, грозная, громкая.
— Я не могу смотреть на эти кульки!!! Быстро показали мне грудь и промежность!
Подошла ко мне. Взгляд резкий, внимательный. С силой надавила на живот (когда же это закончится!)
— Спокойно! Спать теперь только на животе. Ты меня поняла?? А то будешь потом бегать лечиться.
Перешла к Наташе.
— Что это ты напялила на себя??? Немедленно снять! Они производят впечатление грязных! Купить одноразовые!
Обход прерывают крики санитарки из коридора
— Марья Ивановна (не помню, как зовут врача, хоть убейте), а эта мамаша снова в туалете курит!
Убегает наказывать мамашу.

Потом медсестра приходит делать уколы. Для этого почему-то нужно встать.
Потом приходят детские медсёстры, надо раздеть детей до памперсов. Потом заходят что-то записывать. Все обходчики в обязательном порядке и почти всегда – прямым тектом говорят, что оне-де поглавнее будут, чем мы, мамочки. Это вызывает во мне какое-то феерическое недоумение… такие же чувства вызывают во мне, например, миниатюры Хармса. Ощущение абсурда происходящего, какого-то трагического абсурда, на который ты никак, никаким образом не можешь повлиять, как во сне – откроешь рот – не произнесёшь ни звука, захочешь убежать – не послушаются ноги, а старушки будут падать и падать, и расхохочешься в конце концов от всего этого, так как ничего больше не останется делать…

Потом посещения. Спать не дают. А мне бы тогда, в первый день после родов — поспать, впереди страшная ночь… когда ребёнок будет звать на помощь, а я не буду понимать что его мучает, ребёнку сделают клизму, зачем-то уколят аналгин, докормят смесью – всё без толку. Ребёнок будет орать и орать, а под утро, когда дитё потеряет голос, я подумаю, что теряю мою девочку, спокойно сообщу об этом своей маме, попрошу мужа «если он хоть немного любит нас» — забрать нас «из этого ада», «где мы все обречены», и так далее и тому подобное…

Второй день приносит немного оптимизма. Ребёнок ненадолго засыпает, молозива становится много – насосала-таки за ночь. Монстры остаются монстрами, но это уже знакомые монстры. На крик Кошмана: «Подошла сюда» — обмериваю его как можно более презрительным взглядом и прохожу мимо, чем довожу его до истерики. На его обходы даже не встаю (это неслыханная дерзость, стоять нужно даже когда пришли укол делать, и вообще «с семи утра вы должны быть на ногах» — слова усатой смотрительницы промежностей), лежу лицом к стенке и корчу рожи Марианне, от чего обе закатываемся. Кошман звереет, начинает наводить обо мне справки:
— Откуда она вообще? Из Киева?
Мы в это время испуганно обдумываем:
— Как ты думаешь, он может что-то плохое с нами сделать? Не выписать, например?
– Марианну, как и меня, больше всего пугает мысль о том, что нас не выпишут отсюда никогда.

Клятвенно обещаю Марианне рассказать о Кошмаре (так мы его и прозвали) всем знакомым мамам. Мысленно женим его на полководце-смотрительнице. В общем, развлекаемся, как можем. То и дело до нас доходят странные известия:
— А в изоляторе наркоманка рожает… А сегодня были роды в машине – дитё в мешок завернули. Отказник…
Отказников, к слову, очень много. Статистика поражает. Никогда не думала. Поэтому, когда заставляют напоследок заплатить «за палату» 300 грн – даже не возмущаюсь. Это под видом платы за палату (чтобы никто не смог отказаться) сдирают благотворительный «добровольный» взнос, и идёт он на содержание «отказников» до того, как их пристроят в детские дома – на покупку смесей, памперсов и тд.

Иногда заходит «договорной» врач – общий наш с Марианной. Добавляет информации к размышлению:
— Смотрите, детей кладите отдельно, как засыпаете. А то у нас два случая было – мамы во сне задавили детей.
Родзалы находятся тут же – через палату. Каждую ночь слышим душераздирающие крики рожениц и вечное: «Не ори!» врачей. И в коридоре:
— Это какой-то кошмар! Такого ещё не было! Ужас! – на каждую роженицу обязательно придётся по такой фразе. Мне же за два дня показалось, что «такое» у всех подряд, без исключений.

…Болит живот, льётся рекой кровище, ребёнок плачет тихо, почти уже беззвучно, что внушает такой же тихий беззвучный ужас, в палате душно, в туалете накурено и холодно, мыться нужно дважды в день, иначе завоняешься, чтобы выбросить мусор иду в коридор и уточняю у дежурного – куда можно такой мусор выбросить, так как упорно не запоминаю, куда- какой. Даже когда приезжает наконец-то моя родная мамочка, легче почему-то не становится, только добавляются тяжёлые мысли: а как они там поладят с мужем? Весь мой хороший настрой на роды и вообще на жизнь после родов расплескался до капли. Может быть, это называется «послеродовая депрессия», но что-то мне подсказывает, что могло быть совсем всё по-другому.

За два часа до выписки происходят необъяснимые вещи: вдруг приходят откуда-то улыбающиеся тёти с рекламами, мир становится знакомо-приторным, чужая жизнь с роженицами без паспортов, наркоманок и «отказников» энергично вытесняется рекламными агентами, оформляются какие-то документы и даже прежние грубые тёти вежливо говорят: «потерпите ещё чуть-чуть». Когда заводят в эту ужасную розовую комнатку выписки (за 60 грн) и намазанная девушка говорит: «Дорогие родители! Поздравляю вас … бла-бла-бла» — у меня начинает преступно трястись подбородок. Обозлённость моя, однако, помогает справится со слезами, чтобы ещё чего доброго не подумали, что меня можно таким вульгарным способом задеть за живое.

Что дальше? Дальше нужно разгрести последствия этого Хэллоуина в роддоме. Есть люди, которым всё легко даётся и любые условия – как дом родной. Со мной, наверно, не так. Всё познаётся в сравнении. Может быть эти супер-героини, которые не такая уж и большая редкость в нашем царстве – на самом деле только говорят, что всё было хорошо, а сами втайне страдают от этого ужаса так же, как я. Но не могу сказать, что я такая уж принцесса на горошине. Детство прошло в общаге, в обычном детском саду, в обычной государственной школе. Потом была сборная Украины по плаванию, ездили очень много и всякое терпели, и спали – было дело — при минус 10 на голых сетках какого-то интерната, и питались в столовых, и пахали мы, подростки 12-16 летние, как шахтёры. И путешествовала я много – не в бизнес классе самолёта (хотя и такое тоже было), а на поездах и автостопом – по Сибири. В общем, назвать меня неженкой трудно. Но одно дело, когда ты отвечаешь только за себя и в общем и целом вполне здоров, другое – когда после родов тебе кладут на живот маленькое беззащитное существо, а ты валяешься в луже кровищи, в соплях и каках, и плохо соображаешь; когда сердце убегает от тебя при попытке подняться с кровати (если вообще можешь подняться), а дитёнок требует постоянного внимания – тогда просто необходимо, чтобы рядом был туалет и душ, чтобы на тебя не орали, как на скотину как раз в то время, когда в организме гормональные бури, и на тоненькой-тоненькой ниточке держится всё твоё так называемое «душевное здравие», чтобы давали поспать, чтобы давали подышать хотя бы…

Сейчас, вместо того, чтобы полностью отдаваться материнству, я вынуждена лечиться, т.к. на фоне этого тяжелейшего стресса здоровье покосилось. Когда к обычным послеродовым болям прибавляются ещё и приобретённые в рез-те скотского отношения к женщине в роддоме – становится просто невыносимо. Не знаю, кто в этом виноват, разбираться не хочется, не до этого сейчас, но то, что «женщина не виновата» — это точно.

Она рада платить за всё (к слову, мои роды обошлись мне далеко не бесплатно), только это не меняет системы. Новомодные веяния естественности родов эта система не выдерживает. Получается всё то же самое – хамство, ужасные условия работы для медперсонала и ещё худшие – для рожениц, плюс антисанитария.

Может быть получилось несколько резковато, и попади я в эти же условия одна и со здоровьем – я бы половине «мелочей» — вроде туалета с бычками в унитазе — не придала бы значения…

Как написала мне в поздравительной смске одна очень хорошая женщина, детский врач: «Хорошо, что хорошо кончается». Мне повезло. Мы живы. Мы дома. Девочку назвали – Надежда. Будем надеятся на лучшее.

Рассказ напечатан с разрешения автора.